П.А.КРОПОТКИН О Л.Н.ТОЛСТОМ
/По письмам П.А. Кропоткина к В.Г. и А.К.Чертковым/
(1897-1912г)
Эти два гениальные человека, ни разу, не встретившиеся друг с другом, и не обменявшиеся ни одной строчкой на протяжении своей многолетней одновременной жизни и деятельности, были связаны между собой посредством общих друзей, среди которых супруги Чертковы, после высылки Владимира Григорьевича за границу, на протяжении 15 лет, с 1897 до 1912 г. были деятельными посредниками между ними. Поэтому письма Петра Алексеевича Кропоткина к Владимиру Григорьевичу и к Анне Константиновне Чертковым представляют собою особый интерес.
Вскоре после того как Вл.Гр.Чертков, устроившись в Англии, установил контакт с Кропоткиным он получил от П.А. 10.06.1897г. первое письмо, начинающееся обращением: “Многоуважаемый Владимир…..”, так как Кропоткин не знал еще отчества Черткова. И первым же письмом П.А. открывает резкое нападение на идею “непротивления злу насилием”, обещаясь вскоре встретиться и поговорить. Он пишет: “человечество нельзя двигать пассивным неодобрением”. “Человечество всегда двигалось только активными словами, которые Вы и пытаетесь создать. /Вот почему формула-“непротивления злу” неверна. Вы же хотите противления, и нужно много противления; вы только хотите его без насилия/…Скоро попадем к Вам… и тогда поговорим.”
И действительно, каждая встреча приводила их к горячим спорам на эту тему, и к таким жарким схваткам, что, в конце концов, с начала 1905г. и до Октября 1906г. П.А. избегает писать Владимиру Григорьевичу, а сносится с ним через Анну Константиновну. И только 01.10.1906г. Петр Алексеевич отвечает Вл.Гр.- “Дорогой мой Вл.Гр…как бы там ни расходились по некоторым вопросам, а близость есть, и мы оба ее чувствуем, и этого довольно”. Но, уже былой “близости” из дальнейшей переписки проследить не удается.
7.06.1900г. П.А. пишет: “Прочел сегодня постановление Св.Синода о Льве Николаевиче…и вспомнил из моего детства, ходивший тогда по рукам в рукописи такое же постановление, – кажется, сочиненное Островским,- об исключении одного семинариста из семинарии…помню такие перлы: про семинариста говорилось, что он “на священном клиросе продахуся козлопению и козлоглаголанию, сочиняху бо недостойные вирши, яко-бы: попы издревле доказали неистовство утроб своих и во древности так много жрали, что назвали жрецами их. А также писаху, якобы консисториум, протопопорум, дьяконорум эт понамарорум дьячкорум обдирациум эт облупациум эст. А посему изгоняется он “аки некое зловонное козлище”-сказано бо во священном писании:”не мечите бисера перед свиньями, да не попрут его ногами”… Не списано ли постановление Владимирской Консистории как раз с этого документа?..” ядовито спрашивает П.А.
В 1901г. П.А. сообщает, что он вторично едет в Америку:-9 февраля еду в Америку читать курс об Русской Литературе, значит – пишу курс… Вчера кончил /для курса/ обо Льве Николаевиче и кончил, конечно тем, как его любят в России: -“Любовь дает – любовь пожинает.” и описывает свой рабочий день: – “утром диктую стенографистке курс “Русской Литературы”, вечером и ночью строчу для Британской Энциклопедии /”Россиию”/.
Вернувшись, 11 мая он просит: -“Будете писать Льву Николаевичу, скажите, что в Бостоне, Нью-Йорке, Чикаго большое, т.о. глубокое движение против тюрем. Все сомнения, накоплявшиеся годами, прорвало после /романа/ “Воскресенье”. Мне приходилось часы и часы говорить о тюрьмах с людьми, которые открыто теперь против них, и работают, главным образом, чтобы спасти от тюрем детей, а также и выпущенных заключенных… Милый он, Лев Николаевич. Сколько людей свет увидели после “Воскресенья”.
Рамбон -/французский посланник в Вашингтоне/ высказал мне прекрасное замечание одного француза: “C`est un livre, qui pesera sur la cru science du siecle” /Это такая книга, которая будет иметь большое влияние на грубую науку века/. -“В Америке, в журнале “???” появится моя статья -“Влияние Льва Николаевича Толстого в России”.
Наконец, 21 сентября П.А. пишет: -“Мысли Льва Николаевича о боге” издать – превосходная мысль.. Из этого сборника выходит, что его бог – его собственный, им самим выработанный идеал, который ему и помогает в трудные или тяжелые минуты жизни. А самого Льва Николаевича эта брошюра делает еще более симпатичным.”
В 1902г. Переписка начинается беспокойством о здоровье Л.Н.Толстого. 16.02 П.А. пишет Анне Константиновне: “Вести о Л.Н. читаю каждое утро в Дэли Ньюс с болезненным чувством… воспаление легких и плевры – бедовое дело в его годы… Будете писать им, передайте пожалуйста мою глубокую любовь и уважение Льву Николаевичу и семье, теплое сочувствие милым сыновьям и дочерям, которые ухаживают так нежно за ним.”
Но и сам то он не очень крепок. 31 марта он пишет: -“Сердце напоминает о себе, едва начинаю немного работать. Уезжаю, наконец, на остров Уайт… до 14 апреля.”
16 сентября П.А. делает приписку: -“Посылаю… мою новую книжицу”/”Взаимопомощь среди животных и людей, как Фактор эволюции”/:- только что вышла. Лев Николаевич ее одобрит, я думаю.”
Петр Алексеевич принимал весьма деятельное участие по устройству духоборов в Канаде. Когда переселившиеся еще в 1898г. духоборы хорошо устроились и через четыре года задумали вернуться в Россию, то П.А. пришел в ужас и написал Вл.Гр. 7 сентября 1902г. следующее: -“Если канадское правительство продолжает требовать, чтобы они /духоборы/ взяли землю подворно… то я понимаю, что общинникам привыкшим к мирскому владению и общинным порядкам землепользования и обработки земли – остается одно – бежать из Канады… Мне кажется, есть возможность Мэвору /через которого П.А. хлопотал от отводе духоборам земли/ и мне объяснить это, как следует канадским властям, и, тогда все сообща, -Лев Николаевич, Вы, Мэвор, – могли бы оказать на правительство давление и добиться уступки.” При этом П.А. ссылается на меннонитов, переселившихся 25 лет назад, которых не принуждают к этому.
И действительно, это моральное давление было произведено и канадское правительство на время прекратило стеснять духоборам коллективное землепользование.
В 1903г. П.А. подготавливая к изданию “Идеалы и действительность в русской литературе”, коренным образом перерабатывает свой очерк о Л.Н.Толстом. Так, второго января он пишет: – “Все было у меня написано, и все, теперь, через год, я нахожу совершенно недостаточным и пишу вновь… я до того увлекся этой работой… что ни о чем другом не думаю, есть два-три пункта, в творчестве Льва Николаевича, которые я никак не могу себе объяснить. Может быть, Вы поможете?”
-“Многое хочется Вам сказать и об Л.Н. и об духоборах”…
-“Вышлите том о школе в Ясной поляне. “Вдогонку, на следующий день он продолжает: -“Лев Николаевич порицал обличительную литературу… меня всегда поражала сила положительной литературы Руссо, /или построительной естественного миросозерцания, или провозвестников социализма/ и слабость отрицательной литературы Вольтера и др. /у нас – бессилие Щедрина/”.
Затем через пять дней он отмечает: -“Если Лев Николаевич мог читать вслух перевод Дионео “Записок Революционера”/ сделанный Шкловским, значит перевод недурен. Дурной перевод он как художник, не мог бы читать.”
А уже 12-го января П.А. горячо выступает против Толстого: -“Прочел воззвание Льва Николаевича к рабочему народу… Все, что Л.Н. говорит о необходимости обобществления земли – прекрасно. Но его совет терпеть, не слушать революционеров, не делать стачек, не брать землю у помещиков… не следовало делать.”
“Только тогда, когда народ делал стачки и бунтовал, правительства шли на уступки. Пусть Лев Николаевич прочтет у Романовича-Славутинского /”История дворянства”/ или, еще лучше, в “Истории Министерства Внутренних дел”, изданный в Берлине в 70-х годах – о невероятной энергии и числе крестьянских бунтов, происходивших по всей России в 50-х годах, даже во время войны – и он поймет, что слова Герцена, повторенные Александром 2-м /”Лучше сверху, чем ждать когда придет снизу.”/ Не были фразой, а выражением действительности”.
“Что же до того, чтобы не наниматься на работу у помещиков и не снимать у них в аренду землю, – такие советы давать нам, сытым людям, совсем не годится”…
-“Почему?-“Да потому, что многие сидят впроголодь…”
-“Чего тут советовать терпение. Целые столетия терпят, а между тем, не только из буржуа, а из писателей и то всего два нашлось за них заступиться: Золя, да Толстой.”
“Даже сейчас в России, если правительство готово сделать кое какие уступки, то именно стачки последних лет, да крестьянские бунты повлияли больше, чем все писания”… “Вообще, советывать “терпенье” да “не брать в аренду помещичью землю” когда на своей земле часто и курицу некуда выгнать, – это может советывать “та” сторона, – не Льву Николаевичу давать их”.
Возвращаясь к “порицанию” Львом Николаевичем обличительной литературы, смысл которого П.А. просил Вл.Гр. объяснить ему. Он 12-го января пишет: “Я так и оставлю, как было, -т.е. что он, вероятно, просто нападал на обличительную литературу, которую тогда так увлекались, и которая была “бичеванием маленьких воришек для удовольствия больших”. А он то, сам, уже и в это время бичевал больших воров”.
“Понятно, что Щедринское ломание “езоповским языком”, должно было его коробить. /Я никогда не мог читать Щедрина вслух, а уж на что люблю читать вслух: -делается зевота, с болью в челюстях, физическая тупость в мозгу/”.
Вновь П.А. возвращается к роману “Воскресенье”, но уже переделанному в драму, которую готовят к постановке в Лондоне.
23 января П.А. сообщает: -“В среду я был на репетиции “Воскресенья” /Re……../ В.Фри /B.Free/ пригласил дать кое какие нужные советы. Репетиция была деловая: актеры с тетрадками… Фред Гаррисон, позитивист, тоже был на репетиции и страшился, как бы реализм сцены в тюрьме не возбудил протеста “Woman wits shrick” /женщины с визгом/ – “My by” /может быть/, – говорил Фри, – “a but you must ..un them: I will make them think” /но вас должно поразить: этим я заставлю их мыслить/.
“Но все таки для эффектности введено не мало лишнего…
Многое, конечно, коробит в этой версии того, кто читал “Воскресенье” с любовью и наслаждался им. Но, если смотреть издали с более далекой точки зрения, драма – в духе Льва Николаевича: она носит печать его сердца и ума; и с этим чувством ее дослушиваешь.”
Затем, 18 февраля, он сообщает:-“Представление, вчера, “Воскресенья”(Ressurection) было настоящий триумф. Впечатление драма производит глубокое. В тюремной сцене. В сцене где фельшер и сейчас следом входит Неклюдов, и главное в последней сцене Неклюдова с Наташей… мужчины и женщины так и вытирали слезы – даже такие, что всего меньше можно ожидать.
Статья в “Дэли Тэлеграф”.. совершенно верно передает впечатление, вынесенное нами /Саши и мною – Сони не было/, да и всей публикой.”
-“Только вчера /22 января/”-пишет он-“кончил свою рукопись об Л.Н.Толстом – два месяца почти изучал все его нравственно-религиозные писания последних лет…но, об этом в другой раз.”
И вот, 11 февраля, а затем 9 и 19 апреля П.А. пишет об тех неточностях в английских переводах нравственно-религиозных писаний Толстого, но в которых переводчиками-“все так сглаживали все шероховатости, все оттенки Толстовского понимания бога исчезли” настолько, что “у англичан, у большинства, совсем неверное понимание Толстого…” – “Вообще, англичане, конечно бойкатируют неправоверные взгляды Льва Николаевича, но эти пропуски – хуже бойкота”. И П.А. посылает Черткову свои указания – как следовало бы перевести то или иное место, и даже посылает целую статью Толстого – “How I can to believe” /В чем моя вера/ с исправлением неточностей перевода на полях.
Наконец, “Идеалы и действительность в русской литературе” окончены и П.А. 16 августа спешит поделиться с Вл.Гр. своей радостью:-“Целые дни писал, работал над окончанием своей книги о русской литературе… только вчера, поздно вечером, отослал конец рукописи. Книга кончена… И Вы не поверите, до чего я рад”…
В этой книге П.А. так характеризует идеи Л.Н.Толстого:
- Моральные идеи. – “Со времени Руссо, ни одному человеку не удавалось затронуть людскую совесть так, как это сделал Толстой. Он бесстрастно раскрыл нравственную сторону всех жгучих вопросов современности и притом в форме, производящей, глубоко незабываемое впечатление. Идеализм – т.е. способность чувствовать поэтическую любовь к чему-нибудь великому и готовиться к нему – по мнению Т. – единственная охрана от всего, что подтачивает жизненные силы человека – от порока, разврата и т.д.”
- Религиозные идеи. – “Толстой пришел к построению философии нравственности, которая, по его мнению, может быть принята в ровной мере христианином, евреем, мусульманином, буддистом и натурфилософом – к религии, которая сводится к тому, что только и существенно во всех религиях, а именно: к согласованному с современным знанием, определенному отношению человека к миру и признанию равенства всех людей”.
- Социальные идеи и отношение к государству – “Неспособность западно-европейской цивилизации дать благосостояние и равенство народным массам произвела на Толстого глубокое впечатление. По его мнению, современная капиталистическая организация труда нисколько не лучше былого рабства или крепостничества.
Он показывает, как все зло теперешнего управления происходит от того, что люди, которые протестуют против плохого правительства, употребляют все усилия, чтобы самим попасть в состав правительства же.
Единственное реальное средство – положить конец рабству налагаемому на человечество государством, он видит в том, что бы люди отказывались иметь какое либо дело с государством”.
- Философия и история – “Война и Мир” – великая эпопея, но имеющая себе равной во всемирной литературе нового времени, является могучим протестом против войны. – В ней дана философия истории, с которой П.А. солидаризируется: идея о малозначительности той роли, какую играет герой в исторических событиях и об огромном значении настроении масс.
- Толстой и наука: – “Несмотря на недоверие Толстого к науке, я, признаюсь, при чтении его произведений, всегда чувствую, что он обладает наиболее научным взглядом на вещи, какой мне приходилось встречать у художников.
Он может ошибаться в выводах, но он всегда безошибочен в изложении данных фактов”.
- Педагогические идеи. – “Я уверен, что когда-нибудь статьи Толстого по “Яснополянской школе”, изученные каким-нибудь талантливым педагогом, послужат исходным пунктом, для реформ образования, более глубокой, чем реформа Песталоцци и Фребеля”.
- Общая характеристика – “Свою характеристику Толстого П.А. резюмирует так: “В эпоху, когда Россия искала в западной цивилизации вдохновения, появляется писатель, который зовет нас сбросить с себя искусственный покров, именуемый нами цивилизацией, но служащей плохой заменой того счастия, которое дает свободный труд на лоне свободной природы”.
Только 1-го сентября 1906 г. после указанного выше перерыва переписки, П.А. пишет: “То, что Вы пишите об акушерках, верно, но дорогой мой Владимир Григорьевич, не надо забывать того, что они сделали и той массы самопожертвования, которую они положили для пробуждения надежд на лучшее и веры в успех среди крестьянских масс”.
“Подвиг этих пионерок был громадный , и мне всегда думается, что нравственный подвиг /какими бы побочными ошибками он не сопровождался/ всегда кладет глубокий след и приносит плоды.
“От того то наша Россия такая чудная, славная, что в ней были эти подвижники всегда и во всех слоях общества. Не прав милый Лев Николаевич, указывая только на их ошибки. Без них не заговорила бы народная совесть, как она говорит теперь.”
Наконец вышли “Идеалы и действительность в русской литературе”, в переводе Ф.Батуринского и 2 мая 1907 года П.А. препровождает их: -“Посылаю Вам дорогой В.Г. вышедший в России мой том “Русской литературы”. Он пересмотрен и перевод весь под моей редакцией.”
Чертковы получили разрешение вернуться в Россию и 21 июня 1907г. П.А. спешит поздравить Анну Константиновну Ч.: -“Меня так радует мысль, что Вы наконец, возвращаетесь.
В письме к В.Г. он делает 22 апреля 1908г. приписку: -“Льва Николаевича крепко за меня обнимите.”
Наконец, 30 мая /12 июня 1911г./ П.А. пишет Анне Константиновне:
-“Всей душой, всем сердцем был я с Вл.Гр. в тяжелые дни перед смертью Льва Николаевича, скажите ему это: великое дело он сделал для своего друга – и для всех, кто глубоко любил Льва Николаевича”…
“Я получил вступительную статью Бернарда Шоу об Л.Н.Толстом, помещенную в майской книжке, “Фобиен Ньюс”. Наглость и грубость статьи, формы и сути – чисто Бернардшоуские. Но она полна и неверностей и ложных толкований. И на это нужно ответить. И ответить можете только Вы, или Влад.Гр. или Александра Львовна, зная факты. Здесь никто не знает… что Лев Николаевич с 1883г. /?/ – 86 г. отказался от прав собственности на свои дальнейшие произведения… угрозу Софии Андреевны взять его под опеку, и вовсе не понимает его ухода из дома, в июле и перед смертью. Объяснить в “Таймс”, это должен человек близкий к Льву Николаевичу.
Затем, когда возник спор с вдовой покойного Софьей Андреевной Толстой из-за литературного наследства, по поводу письма на счет передачи литературного наследства Льва Николаевича Александре Львовне Толстой, Петр Алексеевич 9 мая 1912 года сообщает Анне Константиновне: -“Ван-Зеден /голландец/ посетивший меня здесь в Брайтоне, накануне большого обеда литераторов, взялся прочесть ваше английское воззвание и втолковать желающим его смысл… Получил ли он подписи – не знаю, вероятно никто не подписал. Причина та, что англичане не знают Льва Николаевича и еще менее того его семейную драму – семейный кризис…”
-“Прошлым летом я работал над статьей о Льве Николаевиче. Кончил недели две или дней десять после его кончины. Ни здесь, ни в Америке /где она обошла все редакции/ ее не взяли.
Истинный Лев Николаевич – творец религии, которая могла бы быть принята христианином, буддистом и т.д. как он писал еще в Севастополе – здесь никому не нужен”.
“А входить в разбор семейных дел, англичане положительно считают невозможным. И идет в ход тот вздор, что написал Бернард Шоу. Лев Николаевич, со странническим посохом, им также не нужен, как были не нужны Вольтер и Виктор Гюго, умирающие без церковного благословения.
Передайте Александре Львовне – хотя мы еще не знаем друг друга – спасибо, теплое пожелание успеха и любовь, за ее любовь к отцу.”
Так заканчивается в письмах Петра Алексеевича Кропоткина супругам Чертковым та трогательная связь с этим гениальным художником и мыслителем, которую П.А. все крепче и крепче любил, по мере углубления в изучение его трудов, и любил, не смотря на то, что по основному вопросу борьбы он расходился с ним до полярной противоположности: “Толстой, говорил он, за непротивление злу насилием, а я – за социальную революцию”.
Владимир Перелешин /автограф/
31 марта
1936г.
Москва 69
Столовый 20, к8
Т 9-97-38
