Анархический комитет для организации похорон П.А.Кропоткина
Изгнание князя Крапоткина из Швейцарии. Статья в газете Русские ведомости №226 от 21 августа 1881 года.
(От нашего корреспондента).
В апреле месяце этого года федеральное правительство Швейцарии производило следствие по поводу прокламации, протестующей против смертной казни Перовской, Желябова и других и расклеенной в Женеве с утверждения г. Герптье, президента департамента юстиции и полиции Женевского кантона. Это следствие, главным образом имевшее в виду установить связь между деятельностью кн. Крапоткина и появлением прокламации, не привело ни к чему; газеты, очень много говорящие о нем в свое время, успокоились и дело прокламации считалось уже совершенно сданным в архив, как вдруг в Journal de Geneve появляется документ, показывающий, что следствие было далеко не так безрезультативно, как это предполагала местная печать. Документ озаглавлен: “Постановление федерального совета об изгнании князя Кропоткина из швейцарской территории”. Привожу дословный перевод этого документа.
“Швейцарский федеральный совет.
“В силу 70 статьи федеральной конституции, гласящей: “Конфедерация имеет право изгонять из своей территории иностранцев, наносящих ущерб внутренней или внешней безопасности Швейцарии;
“Принимая во внимание, что князь Петр Крапоткин, бежавши из России, появился в Швейцарии сперва под ложным именем Левашова;
“что правительство Женевы его только терпело на своей территории и уже издало постановление об его изгнании за отсутствие у него бумаг, удостоверяющих его личность и за присвоение им ложного имени;
“что Крапоткин был с 1879 года главным редактором и опорой газеты Revolte, органа анархистов, наследовавшей газете Avant – Garde, против которой правительство было вынуждено в декабре 1878 г. принять свои меры и редактор которой, Брусс, был осужден федеральным судом присяжных за преступление против народного права и изгнан из Швейцарии;
“что под именем Левашова, а впоследствии также и под своим настоящим именем, Крапоткин произносил публично в Шо-де-Фоне, в Лозанне, Вева и Женеве речи, возбуждающие рабочих завладеть насильственно собственностью и ниспровергнуть существующий порядок, – речи, которые он тотчас же печатал в своей газете Revolte (№№ от 18-го октября, 1-го ноября и 27-го декабря 1879 г. и от 17-го октября 1880 г.);
“что 18-го марта, по случаю годовщины парижской коммуны, в публичном собрании, происходившем в зале Шисс, в Женеве, он произнес речь, прославляющую убиение Императора Александра II;
“что он был главный внушитель прокламации, наклеенной в Женеве 21-го апреля и протестующей против исполнения смертного приговора над убийцами Царя, и что эти два последние факта с очевидностью установлены судебным следствием, произведенным по предписанию федерального совета, не смотря на то, что Крапоткин отказался отвечать на вопросы, предложенные ему генеральным прокурором кантона Женевы;
“что в июле месяце этого года он принимал участие, как делегат от Revolte, в революционно-анархическом конгрессе в Лондоне и там произносил речи и содействовал принятию резолюций, которых признанная цель – организация убийства и низвержение всех установленных властей, “пользуясь для этого химическими и физическими средствами, которые уже оказали столько услуг революционному делу и которые призваны оказать ему еще большие услуги, как средство защиты и нападения” (Revolte от 23-го июля 1881 г.);
“что, хотя эти последние факты произошли на иностранной территории, тем не менее они исходят от политического изгнанника, оставившего за собой свое жилище в Женеве, куда, как можно предположить он рассчитывает возвратиться и где продолжает появляться журнал, проповедывающий его теории;
“что все собранные сведения, наконец, согласно представляют его деятельным и влиятельным агентом пропаганды, имеющей анархию целью и убийство средством;
“что федеральная власть не может терпеть таких действий, которые, если и не могли нарушить внутреннего спокойствия страны, могут однако, если не положить им конца, повредить нашим хорошим отношениям с другими государствами;
“постановил:
“Пребывание в швейцарской территории воспрещается князю Петру Крапоткину, присвоившему себе также фамилию Левашов”.
Перепечатывая этот правительственный акт, большинство швейцарских газет относятся к нему с сочувствием, другие – с неодобрением, видя в нем нарушение конституционных вольностей; но как те, так и другие наполнены рассказами о кн. Крапоткине, частью достоверными, частью анекдотического свойства.
Человек лет за 35, с высоким, большим лбом, кажущимся еще больше вследствие совершенного отсутствия волос на темени, с мягким и добрым взглядом карих глаз, с большою, почти до пояса, бородой, – таким я его несколько раз на публичных собраниях. Полная страсти, всегда глубоко прочуствованная речь его на отборном французском языке, изящные манеры – производили на слушателей впечатление. В 1877 году Крапоткин появился в Швейцарии и со страстью бросился в водоворот интернациональной революции. Закон …..еора, воспрещающий международную организацию рабочих во Франции, аналогичные меры в Италии и Испании почти убили интернационал в этих странах. Свободным и легальным он оставался только в Швейцарии, но здесь, как экзотическое растение, он быстрыми шагами шел к распадению, когда приехал в эту страну Крапоткин. Едва десятка два-три небольших секций юрской федерации оставалось в разных городах романской Швейцарии, занимающихся часовым производством. В Женеве была одна секция, состоящая из нескольких десятков человек, наполовину итальянцев и французов, тогда как в начале семидесятых годов тысячи рабочих были записаны в секции международного общества, и громадное здание в романском стиле Temple unique – (теперь католическая церковь) не могло вместить десяти-тысячной толпы блузников, стекавшихся на этот постоянный local женевских секций интернационала, чтобы послушать громовые встречи нашего соотечественника Бакунина. Но Бакунин еще года за два до смерти своей удалился от дел общества и его удаление повлекло полный упадок интернационала в Швейцарии: большинство секций совсем распалось, другие уменьшились в числе своих членов. Не менее англичанина проникнутый чувством законности, консерватор по натуре, слишком практичный, наконец, для того, чтобы предпочесть “синицу в руках журавлю в небе” – швейцарец представляет слишком неблагодатную почву для идей социализма. Период возбуждения прошел, сменился периодом реакции и швейцарец опять вошел в колею своей обыденной практической жизни. Секции, провлачив некоторое время жалкое существование, закрывались одна за другой; остатки “верных” разбрелись. В таком положении было дело интерационала, когда кн. Крапоткин вступил деятельным членом в юрскую федерацию интернационала в 1877 г. С самого начала он сотрудничал в Bulletine de la Federation Jurassienne, по прекращению которого принял с Полем Бруссом соредакторство Avant-Garde. По изгнании Брусса из Швейцарии, Крапоткин подал мысль секциям юрской федерации издавать свой орган, и, не много времени спустя после закрытия Avant-Garde, появился Revolte, в котором Крапоткин был и редактором, и почти единственным сотрудником, потому что другой сотрудник, известный географ Элизе Реклю, поглощенный своим колоссальным трудом, не мог уделять много времени журналу. Revolte читался в Швейцарии почти исключительно членами федерации и иностранцами, en passage, в Женеве. Идеи, развиваемые этой газетой, имели гораздо более успеха на юге Франции, куда проникала почти половина ее издания, не смотря на то, что ввоз её во Францию был запрещен до последнего закона о печати.
Но литературной деятельностью не ограничивалась пропаганда кн. Крапоткина: он разъезжал по городам, в которых существуют секции юрской федерации, и давал там конференции по принципиальным вопросам социализма, поддерживал деятельные сношения с социалистами Франции, Испании, Италии и Бельгии, вел принципиальную полемику с социал-демократами,- сам он, как и вся Юрская федерация – федералист.
Женевские газеты предполагают, что кн. Крапоткин изберет себе местом жительства – Лондон; это тем более вероятно, что недели две тому назад лондонские газеты сообщали о приглашении, полученном кн. Крапоткиным от тамошнего литературного клуба, прочитать несколько публичных лекций о современном положении России. Плата за каждую лекцию назначена 20 фунт. стерл.
Женева, 14-го августа.
1917/Виртуальный музей П.А.Кропоткина/периодические издания о П.А.Кропоткине/Документы/Публикуется впервые/фотографии
Речь Петра Кропоткина, произнесенная на государственном совещании в Москве 15 августа 1917 г.
(Стенографический отчёт)
Граждане и товарищи. Позвольте и мне тоже присоединить мой голос к тем голосам, которые звали весь русский народ раз навсегда порвать с циммервальдизмом и стать всем дружной стеной на защиту нашей родины и нашей революции. (Аплодисменты.)
По-моему, родина и революция нераздельны. Родина сделала революцию, она должна ее довести до конца. В затяжной войне самые ужасные месяцы, это — последние месяцы войны. В эти последние месяцы решается, кто победил и кто побежден, и правду говорят немцы, что тот народ победит, у которого будет наибольшее мужество, наибольшая энергия, наибольшее единство в последние месяцы войны. Если бы немцы победили, последствия этого для нас были бы так ужасны, что просто даже больно говорить о них и пророчить такие вещи. Если русским народом овладеет усталость, то чем это кончится? Польша и Литва станут частью германского государства и увеличат германскую империю двадцатью миллионами народа. Курляндия отойдет к немцам, и тогда Рига и, может быть, Ревель, — во всяком случае Рига, — станет военной крепостью так же, как и Ковно. Для чего? Для защиты Германии? Нет, для нападения на Петроград и на Москву. (Голос: «Правильно!»). Я уже говорю не о том, что произойдет, если они возьмут при этом Одессу, и, может быть, даже Киев. Но что несомненно, — это то, что будет наложена громадная контрибуция, и в течение 25—30 лет мы должны будем обнищать так же, как Франция обнищала в первые 15—20 лет после поражения ее в 1871 году. Но знайте, товарищи, есть что-то худшее, чем все это: это психология побежденной страны. (Голоса: «Верно, «Правильно!») Психологию побежденной страны я пережил во Франции. Я не француз, но я с ними близко сошелся, и мое сердце болело, когда я видел, до чего Франция унижалась перед Александром и Николаем, до чего республика унижалась перед каким-то генералом Буланже, потому что она чувствовала себя до того побежденной страной, что прибегала ко всяким средствам, только чтобы избавиться от гнета этого поражения. Неужели и нам пережить это? Ни за что! (Аплодисменты всего зала.) Товарищи солдаты. Посмотрите, как итальянцы в эту самую минуту, борясь в местности ужасно гористой, где каждое орудие надо втаскивать руками по наклонам в 45 градусов, борясь вообще в ужасных условиях, одерживают победы и стремятся они так одержать их в данную минуту особенно для того, чтобы освободить нас в Румынии, где на нас, на Одессу, наступает австрийская армия. Берите с них пример, товарищи! (Аплодисменты правой. Голос: «Да здравствуют итальянцы!» Овации.)
Товарищи граждане, продолжать войну — одно великое предстоящее нам дело, а другое, одинаково важное, дело — это работа в тылу. Репрессивными мерами тут ничего не сделаешь. Нужно что-то другое. Нужно, чтобы русский народ во всей его массе понял и увидел, что наступает новая эра: такая эра, которая откроет всему народу возможность для каждого получать образование, жить не в той отчаянной нищете, в какой живет до сих пор русский народ, даже тогда, когда в Петрограде говорят, что он якобы зарабатывает миллионы, между тем как он во всякое время жил и живет вплоть до настоящего времени в ужасающей нищете. Нужно, чтобы народ русский понял, что мы все, господа, и вы (обращаясь направо), и вы (обращаясь налево) делаете все, чтобы этому народу жилось легче, чтобы ему открыть двери к свету, свободе и образованию. (Аплодисменты правой.) Разруха у нас идет ужасная. Но знайте, господа, что и в Западной Европе наступает новый период, когда все начинают понимать, что нужно строительство новой жизни, на новых социалистических началах. Возьмите Англию. Вы знаете, какая это была страна капитализма, заскорузлого капитализма, а между тем, если рассказать подробно, вы едва поверите, какой переворот совершается теперь в умах всего английского народа, сверху донизу, в особенности снизу доверху, в понятиях о собственности вообще, о земельной собственности, о социализме и коммунизме? Вы не только видите министра Ллойд-Джорджа, который произносит речи, проникнутые таким же социалистическим духом, как и речи наших товарищей социалистов, но дело в том, что в Англии, во Франции и в Италии складывается новое понимание жизни, проникнутое социализмом, к сожалению, государственным, и в значительной степени, но также и городским. Позвольте же мне, граждане и товарищи, призвать вас к такой же строительной работе. Тут кто-то говорил, что неопытна оказалась наша демократия. Да, да, мы все неопытны в деле общественного строительства. Кроме тех немногих, которые с головой окунулись в рабочую жизнь Западной Европы, большинство из нас проводило время в русских тюрьмах, в «Крестах» и т. п., в Нарымах и Средне-Колымсках, или же [бывали] перелетными, как перелетные птицы, за границей, ждавшие весны в России, чтобы начать полет на восток. Мы многого не знаем, многому еще должны учиться. Но, господа, у вас есть (обращаясь вправо), — я не говорю про ваши капиталы, — у вас есть то, что важнее капитала: знание жизни. Вы знаете жизнь, вы знаете торговлю, вы знаете производство и обмен. Так умоляю вас: дайте общему строительству жизни ваши знания. Соедините их с энергией демократических комитетов и советов, соедините то и другое и приложите их к строительству новой жизни: эта новая жизнь нам необходима. (Возгласы: «Браво!» Бурные аплодисменты.)
Наша милая бабушка (Екатерина Брешко-Брешковская, выступала перед П.А.Кропоткиным) говорила вам об образовании. Да, это верная мысль, которую в шестидесятых годах высказывал также Стендаль для Англии. Ее стоит разработать и приложить ее к делу. Но не только это. Все нужно сделать, все нужно строить. У нас, в Петрограде видел хвосты, в которых жены рабочих стоят по два, по три, по четыре и пять часов, чтобы получить хлеб и немножко молока для своих грудных детей. Разве это организация? Где же вы, господа городские головы и организаторы городского хозяйства, что не можете упорядочить этого? Не ваша ли это обязанность, святая обязанность? Но не обязанность ли это каждого из нас — строительствовать? Я мог бы привести вам пример невероятного самопожертвования во Франции и в Англии со стороны женщин всех классов, всех сословий, начиная от работниц и до высших богатых классов, чтобы сорганизовать жизнь на новых началах. Делайте то же и вы! Делайте это великое дело. Я не могу долго занимать ваше время, но скажу еще одно. Мне кажется, нам, в этом Соборе русской земли, следовало бы уже объявить наше твердое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой (Голоса: «Правильно!» Все встают. Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.) При этом, граждане, республикой федеративной! Товарищи и граждане, заметьте, я не понимаю федерации в том смысле, в каком это слово употребляют, говоря о федерации в Германской империи: это не федерация. И если бы в России, на несчастье, различные народности разбились на мелкие государства: кавказское, украинское, финское, литовское и т. д., то это была бы такая катавасия (смех, аплодисменты), какую мы видим на Балканском полуострове. Это было бы поприщем для таких же интриг между всеми царьками — романовскими, т. е. годьштейн-готторнскими, кобургскими и т. п. Нет, не такая федерация государства нам нужна, а федерация, какую мы видим в Соединенных Штатах, где хотя каждый штат имеет свой парламент и этот парламент заведует всеми внутренними делами, но во всех делах, где требуется согласие нескольких штатов или же всех штатов, там они выступают, как тесный союз, как действительная федерация. Вы знаете, как дружно они все поднялись теперь, когда потребовалось выставить силы американской демократии против подлой австро-германской монархии! (Шумные и продолжительные аплодисменты.) Недаром соединились против Германии все демократии всего мира. Даже китайская и та присоединилась и, поверьте, она поможет нам чем-нибудь хорошим.
Так вот, я думаю, мы не предвосхитим ничего из прав Учредительного Собрания, — я вполне признаю, что ему должно принадлежать суверенное решение в таком вопросе, — если мы, Собор русской земли, громко выразим наше желание, чтобы Россия была провозглашена республикой. Мы этим только облегчим работу Учредительному Собранию, и нам будут благодарны все остальные народы Европы и Америки. ([Возгласы]: «Правильно!» Бурные аплодисменты.) Так вот, граждане, товарищи, пообещаемте же, наконец, друг другу, что мы не будем более делиться на левую часть этого театра и на правую. (Бурные аплодисменты.) Ведь у нас одна родина, и за нее мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.)
Источник: Стенографический отчёт Государственного совещания 1917 г., Москва, ЦЕНТРАРХИВ 1930 г.
ПОЛОЖЕНИЕ О ВСЕРОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ КОМИТЕТЕ ПО УВЕКОВЕЧЕНИЮ ПАМЯТИ П.А.КРОПОТКИНА. (редакция 1933 года)
Утверждено Общим Собранием 28-го мая 1933 года.
ПОЛОЖЕНИЕ О ВСЕРОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ КОМИТЕТЕ ПО УВЕКОВЕЧЕНИЮ ПАМЯТИ П.А.КРОПОТКИНА.
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ. – В целях увековечения памяти П.А.Кропоткина на основах нижеследующего положения действует утвержденный в 1921 г. под председательством В.Н.Фигнер и при участии С.Г.Кропоткиной Всероссийский Общественный Комитет по увековечению памяти П.А.Кропоткина.
Местопребывание Комитета гор. Москва.
СТАТЬЯ ВТОРАЯ. ЗАДАЧИ КОМИТЕТА:
- Комитет организует и пополняет, основанный им в 1923 г. Музей П.А.Кропоткина, в доме где родился П.А.Кропоткин, предоставленном Комитету согласно постановления пленума Мос. Совета от 15 февраля 1921 г.
В этом Музее должно быть собрано все, что касается жизни, научной и революционной деятельности и творчества П.А.Кропоткина, его произведения на всех языках и вся литература как о нем самом, так и о его трудах.
В Музее должны быть собраны предметы, имеющие то или иное отношение к П.А.Кропоткину и должны быть представлены в фотографиях, рисунках, картинах – жизнь, научная и революционно-социальная деятельность П.А.Кропоткина.
- Комитет ведет научно-исследовательскую работу по архиву П.А.Кропоткина и по собиранию и по разработке материалов, относящихся к жизни и творчеству П.А.Кропоткина, составляет полную научно-разработанную библиографию трудов П.А.Кропоткина, а также и библиографию трудов о жизни и творчестве П.А.Кропоткина.
Комитет ведет работы по подготовке к печати полного академического и критически проверенного собрания произведений П.А.Кропоткина.
- Комитет принимает меры к изданию а/ произведений П.А.Кропоткина и б/ сборников и других изданий, посвященных памяти П.А.Кропоткина и освещающих его революционную и научную деятельность.
СТАТЬЯ ТРЕТЬЯ. СОСТАВ КОМИТЕТА.
Членами Комитета могут быть лица, выразившие желание принять участие в деле увековечения памяти П.А.Кропоткина, как революционера, ученого, литератора и общественного деятеля.
Члены принимаются Общим Собранием Комитета по рекомендации двух членов Комитета и по предоставлению Исполн. Бюро Комитета.
СТАТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ. ОРГАНЫ УПРАВЛЕНИЯ.
Высшим органом управления является Общее Собрание членов Комитета, которое созывается для решения общих вопросов, утверждения годового отчета, плана работ и сметы доходов и расходов и для выбора Исполн. Бюро и Ревизионной Комиссии.
Общее Собрание созывается Исполнит. Бюро не реже двух раз в год и признается правомочным для решения поставленных на повестку вопросов при наличии не менее половины все[х] членов Комитета. При неявке на собрание указанного количества членов следующее собрание считается правомочным при любом числе собравшихся.
Для ведения текущей работы избирается Общим Собранием Исполнительное Бюро в составе не более 5 человек и двух кандидатов на срок один год. Председатель Исполн. Бюро является в тоже время и Председателем Комитета в целом и избирается Общим Собранием.
Избранные в Исполн. Бюро лица распределяют между собою обязанности по управлению делами Комитета. Каждый из членов Исполн. Бюро несет ответственность за тот отдел, которым ведает.
Исполн. Бюро имеет право, в случае надобности, образовать при себе комиссии для выполнения тех или иных заданий, при чем в комиссии могут быть привлекаемы лица как из состава членов Комитета, так и посторонние, компетентные для данного дела.
Почетной председательницей Комитета состоит пожизненно вдова П.А.Кропоткина – С.Г.Кропоткина.
Общее Собрание Комитета избирает из своей среды Ревизионную Комиссию в составе трех членов на срок один год.
СТАТЬЯ ПЯТАЯ. СРЕДСТВА КОМИТЕТА.
Средства Комитета составляются: а/ из членских взносов в размере, определяемом Общим собранием членов Комитета, б/ из пожертвований, в/ от доходов от изданий, концертов, вечеров и других предприятий, устраиваемых Комитетом, на основе действующих законоположений.
СТАТЬЯ ШЕСТАЯ. – Комитет имеет печать с наименованием: “Всероссийский Общественный Комитет по увековечению памяти П.А.Кропоткина”.
С ПОДЛИННЫМ ВЕРНО
СЕКРЕТАРЬ КОМИТЕТА подпись В.А. Перелешин
(РГАЛИ 1185-1-97)
1917/Виртуальный музей П.А.Кропоткина/периодические издания о П.А.Кропоткине/Публикуется впервые/фотографии
Журнал ОГОНЕК №23 от 18 июня 1917 года о приезде П.А.Кропоткина в Россию
Журнал Огонек разместил большую фотографию Петра Алексеевича и Софьи Григорьевны. Но допустил опечатку: поставив инициалы Софьи Григорьевны – А.И.
Под фотографией есть небольшая статья:
После сорокалетнего скитания вдали от родины, глубоким стариком вернулся на родину апостол анархизма Петр Алексеевич Кропоткин. В лице этого ветерана непримиримой революции вплоть до осуществления заветных идеалов научного анархизма, в Петроград – в самое лоно русской революции прибыла новая великая культурная и моральная сила. В П.А.Кропоткине воплощается сама стихия мировой революции. Его никто не может заподозрить в “буржуазности” или в “империалистических вожделениях”. Его идеалы далеко оставляют позади самые крайние лозунги ленинцев-большевиков. И все же по отношению к переживаемому моменту Кропоткин сохранил трезвость ответственного руководителя мысли и ясное понимание неизбежной реальной действительности. Максималист и анархист, мечтатель и утопист, он все же не стал рабом утопии; убежденнейший проповедник пацифизма, он сумел учесть войну как факт и сделал из него соответственные выводы. С первого же момента возникновения войны он стал призывать к обороне и к сокрушению немецкого милитаризма, единственного тормоза к восстановлению всемирного мира.
1917/Виртуальный музей П.А.Кропоткина/периодические издания о П.А.Кропоткине/Документы/Публикуется впервые/фотографии
Журнал НИВА №28 от 15.07.1917 о приезде П.А.Кропоткина
Еженедельный журнал НИВА разместил на первой странице большой портрет Петра Алексеевича. Подписью к фотографии было следующее:
Старейший из мучеников русской революции. В этом году ему исполнилось 75 лет. Более половины жизни маститый борец за свободу провел в изгнании. Теперь, спустя сорок лет после своего бегства из заключения, П.А. Кропоткин вернулся на родину, чтобы стать в ряды созидателей новой жизни России.
Музею два месяца
Как быстро летит время.
Вот уже два месяца нашему музею.
За май количество посетителей составило около 2,5 тыс.
Не знаю как отсеить ботов, но грубо поделив пополам, тоже не плохо получается.
К сожалению, на все не хватает времени, поэтому материалы добавляются нерегулярно.
1917/Виртуальный музей П.А.Кропоткина/периодические издания о П.А.Кропоткине/Воспоминания о П.А.Кропоткине/Публикуется впервые
Сто лет назад в Россию вернулся князь П.А.Кропоткин
Вот что писали ведущие газеты и журналы по этому поводу:
Газета Труд №60 от 31 мая 1917 года
30 мая должен был приехать в Петроград П.А.Крапоткин и ряд др. эмигрантов. Из Бергена они послали следующую телеграмму: Благополучно совершив переезд через Северное море, мы русские политические эмигранты из Англии, Италии, Франции и Швейцарии шлем восторженный привет свободной России.
Следуют подписи.
Газета Речь №125 от 31 мая 1917 года
Экстренным поездом по Финляндской жел. дороге прибыл 30-го мая ночью в Петроград кн. П.А.Кропоткин. На перроне был выстроен почетный караул от Семеновского полка с оркестром музыки. На вокзал для встречи прибыли представители многих рабочих организаций с красными знаменами, представители разных социалистических организаций. Анархистов на встрече знаменитого теоретика анархизма не было. Присутствовало много военных и интеллигенции.
П.А.Кропоткина встретили также военный и морской министр А.Ф.Керенский и министр труда М.И.Скобелев, от центрального комитета партии народной свободы – М.И.Винавер, представители трудовой группы, народных социалистов, соц.-революционеров, Исполнительного Комитета Совета р. и с.д., представители военных организаций, родственницы П.А.: г-жи Поливанова и Половцева и мн. др.
В 1 ч. 30 м. ночи к перрону подошел запоздавший поезд, в котором прибыл П.А.Кропоткин.
Незадолго до прихода поезда прибыли: П.Н.Милюков, министр путей сообщения Н.В.Некрасов, министр продовольствия А.В.Пешехонов.
П.А.Кропоткину были поднесены живые цветы.
В парадных комнатах молодой офицер бросился перед П.А. на колени и приветствовал его от имени армии.
Н.В.Некрасов приветствовал кн. Кропоткина от имени Временного Правительства; затем произнесли приветственные речи Н.В.Чайковский, М.М.Винавер, П.Н.Милюков и др.
Газета Русские Ведомости №121 от 31 мая 1917 года
Сегодня, в начале 2-го часа ночи, по Финляндской жел. Дор. Прибыл в Петроград кн. П.А.Кропоткин вместе с другими эмигрантами. На вокзале П.А.Кропоткин был встречен А.Ф.Керенским, М.И.Скобелевым, Н.В.Некрасовым, П.Н.Милюковым, М.М.Винавером, а также многими другими видными политическими деятелями. У вокзала встретить Кропоткина собралась громадная толпа народа. Оркестр музыки и почетный караул были выставлены от Московкого гвардейского полка. Было произнесено много речей и приветствий.
Газета Московские Ведомости №115 от 1 июня 1917 года
ПЕТРОГРАД. 30.V. В 1 час ночи приехал князь Кропоткин. На вокзале он был встречен министрами А.Ф.Керенским, М.И.Скобелевым и Н.В.Некрасовым и представителями различных организаций. А.Ф.Керенский приветствовал князя Кропоткина речью.
Журнал Искры №22 от 1 июня 1917 года
В ночь на 31 мая, после 42-х лет изгнания, вернулся в Россию вместе с супругой кн. П.А.Кропоткин.
В Белоострове маститого старца встретила огромная толпа солдат и граждан.
П.А.Кропоткин обратился к собравшимся с речью в которой указал, что Россия сейчас совершила великий исторический переворот, плоды которого необходимо еще закрепить. Угрозой свободе являются Вильгельм и его полки. Если мы пустим германцев сюда, в глубь России, и на улицах Петрограда появятся германские пулеметы, а в Петропавловской крепости их пушки, – Россия погибнет, и дело ее революции также. Борьба с Германией – вопрос спасения России и ее свободы.
Во время войны с таким опасным врагом все внутренние дела должны отойти на задний план перед общенациональной задачей.
П.А.Кропоткину отвечал генерал приветствовавший его от имени собравшихся солдат. В Петрограде П.А.Кропоткина встречали представители анархических групп, министры А.Ф.Керенский и М.Н.Скобелев, почетный караул одного из гвардейских полков, масса народа с цветами и знаменами, представителя социалистических партий и делегации различных общественных организаций и политических групп. А.Ф.Керенский приветствовал Кропоткина речью. Почетного гостя на руках внесли в автомобиль. П.А.Кропоткин поселился у дочери.
Толстой.
Статья князя П.Кропоткина
В бытность мою в Америке, в 1901 году, едва там разнеслась весть о намерении русского правительства арестовать Льва Николаевича Толстого, миллионы людей уже готовились выступить с громаднейшим протестом, если бы только арест состоялся. И тогда уже меня поразило, насколько в популярности великого писателя было личной любви к человеку.
Волнение, охватившее на-днях миллионы людей во всем цивилизованном мире, при получении известия об удалении великого старца из своей семьи, а потом – его болезни и смерти, воочию показало, насколько широко разлита эта любовь.
Нет никакого сомнения, что главная причина популярности Толстого – в его религиозном и нравственном учении и в его попытке устроить свою жизнь в согласии со своим учением. Но несомненно и то, что полюбили его во всех странах образованного мира, в особенности за его искание правды, за страдания, пережитые им в этом искании, за искренность с которою он рассказывал свои сомнения и слабости, и свою внутреннюю борьбу.
Люди поняли при этом, что Л.Н.Толстой выразил болезнь нашего века: гнетущее противоречие между основами нашей общественной жизни и понятиями о правде всех тех – людей всех классов, – кто еще не заглушил в себе голоса совести, справедливости, разума. Поняли, что всеми силами своей души искал он рычага, который помог бы правде победить безобразия нашей жизни.
Действительно, никто из тех, чей голос доходит до массы людской – даже Достоевский – не переживал этого разлада в такой полноте, как Толстой. И никто, лучше его, не сумел его выразить, описавши в глубоко-художественной форме свою собственную, более чем 65-летнюю внутреннюю борьбу.
Многое содействовало тому, чтобы из Толстого выработался не только Руссо девятнадцатого века, но мыслитель еще более глубокий, более последовательный и более смелый, чем Руссо.
Во-первых, конечно, наш век, прибавивший опыт всего пережитого за последние полтораста лет – опыт трагедий конца 18 и всего 19 века.
Затем – русская жизнь, с её борьбой; с её народом, ищущим осуществления идеалов, волновавших умы Западной Европы перед реформацией, и с её интеллигентной молодежью, так же готовой и на геройское, и на тихое ежедневное самопожертвование, как была готова итальянская молодежь сороковых годов.
Наконец, русское искусство. Со времени Пушкина и Гоголя, оно, прежде всего, стремится к правде и выше всего ставит искренность, безыскусственность писателя. А со времени Лермонтова оно проникается еще исканием, тоскою по неосуществленному идеалу, – вследствие чего Лермонтов, по словам Толстого, и имел на него большое влияние.
Реформаторские мысли Руссо, обновленные знанием и опытом девятнадцатого века, проникнутые исканием Лермонтова и облеченные в безыскусственную, а потому высоко-художественную форму, завещанную Пушкиным; да еще несомненное влияние, вначале, Тургенева и Григоровича (о нем тоже говорит Толстой): под этими влияниями сложилось творчество Толстого. К ним надо только прибавить влияние русского искусства вообще: театра, музыки, живописи, скульптуры. В них живет тоже стремление к жизненной правде, искренности и скромности.
К этим внешним влияниям присоединилось еще в детстве и юношестве влияние семьи. Во многих дворянских семьях того времени встречалось постоянно два течения: христианские стремления у одних, и рационализм, внесенный французской философией 18-го века у других. Вера и разум в семье Толстых и Волконских (мать Льва Николаевича была княжна Волконская), изобиловавшей замечательными людьми, оба стремления были выражены особенно сильно. И тут же рядом встречались два других течения: поклонение формам жизни “высшего общества”, даже чванство – и резкое, чисто базаровское отрицание этих форм. Христианская вера старшего поколения сталкивалась с безверием молодежи; а безупречное comme il faut старшего брата Сергея – с резким отрицанием всего этого вторым братом, Дмитрием, страстно бросавшемся из христианского аскетизма в дикий разгул, и обратно. Примирения с пустою жизнью сытого барства в этой семье не было.
И еще надо прибавить к этому жизнь в прекрасной усадьбе Ясной Поляны, среди средне-русского, тульско-калужско-орловского крестьянства, где деловитая сухость северно-русского племени смягчается южно-русским влиянием. Здесь зародилась в будущем великом писателе та “чисто-физическая” как он выразился, любовь к крестьянам и их труду, которая так спасительно повлияла на него во время его духовного кризиса в 1876 – 1878 годах.
Всю внутреннюю борьбу, происходившую в нем с ранней юности, между стремлением к чему-то лучшему, к идеалу, хотя еще не осознанному, и между засасывающей пошлостью жизни, Толстой вынес миру и рассказал со всею силою великого художника. Сперва, в первый период своего чисто-художественного творчества, с 1855 по 1878 год, это описывалось в виде жизни и волнений Иртеньева, Неклюдова, Оленина, Пьера (и отчасти Андрея), Левина и др., искусно сплетенных им с жизнью, описываемой им в романе или повести. А потом, во втором своем периоде, начавшемся с появления “Исповеди” в 1879 году и продолжавшемся до смерти, он уже рассказывал свои сомненья и борьбу, прямо обсуждая великие, мучившие его вопросы.
Сознательно или нет, вернее всего безсознательно – самое его творчество сложилось так, что оно удивительно способствовало изображению внутренней борьбы, происходившей в душе писателя.
Основная черта его творчества – правда. Правда без прикрас. Правда, к которой стремились, между прочим, наши писатели-народники (Решетников, Левитов и др.), но которая не давалась им без ущерба художественности. Правда, доведенная до отказа от создания героев, как их создавал Тургенев в Рудине, Базарове, Елене, и даже типов, как их создавал Гоголь в Чичикове, Плюшкине, Бетрищеве и т.д.
Герой – непременно что-то законченное. Он покончил со своими сомнениями и несет в жизнь нечто цельное. Но таких людей Толстой не знал, а создавать их, выдумывать их, он не хочет. Правду сказать, он едва ли верил в их возможность. Со своею острою проницательностью, выражавшуюся даже в его взгляде, он видел то, что люди так тщательно скрывают и заговаривают: их двойственность, их способность хоронить свои идеалы.
Он так хорошо видел в Севастополе, в траншеях ужасного четвертого бастиона, как самое геройство уживается в людях с мелкими страстишками. Он видел, как за несколько часов до смерти, иногда даже геройской, офицеры высчитывали ожидаемые ими награды, обыгрывали друг друга в карты, чванились друг перед другом на бульваре “аристократическими” знакомствами. И по окончании войны он видел то же, только в других сферах в Петербурге. Он изверился в героев. Создавать их – была бы ложь, а ложь, писал он, если она унизительна в жизни, то в искусстве она убивает все. Она уничтожает связь между явлениями.
Самые типы у него слагались другим путем. Он брал живых людей, которых знал близко сам, или по рассказам; и у них он подмечал такие мелкие черты, которые обыкновенно ускользают от зрителя, не-художника; и при помощи этих, обыкновенно ускользающих черточек, он делал лицо типичным.
Во всех своих повестях и романах, как это видно из прекрасной книги П.И.Бирюкова, Толстой брал живых, знакомых ему людей. А в своей великой эпопее 1812 года он даже прибегнул к необыкновенно смелому приему. Рядом с историческими событиями, он, конечно, провел роман, – как это обыкновенно делается в исторической повести. И всю романическую часть он перенес на членов семьи Толстых и Волконских, (“Ростовых” и “Болконских” в романе), о жизни которых знал мельчайшие подробности, по рассказам родных – преимущественно женщин, которые одни могли подметить подробности упоминаемые им. Оттого мы везде встречаем у Толстого живые, выпуклые лица, и, благодаря мелочам их жизни и манер, мы сразу чувствуем себя по-домашнему знакомыми с ними.
Конечно, таким путем Толстой лишал себя возможности создавать мировые типы, вроде Гамлета, Фауста, Иосеновского Бранда и т.п. Но зато, предоставляя другим изображать “героев” (за что он, между прочим, считал Виктора Гюго величайшим романистом), он на себя брал изображать “толпу”, и сумел изобразить ее так, как никому, раньше его, не удавалось.
Для изображения же душевной борьбы, пережитой им самим и переживаемой всеми лучшими людьми нашего века, ему именно нужны были самые обыкновенные люди. В том, что разлад живет именно в них – в миллионах, подобных им, – и кроется историческое значение этого разлада, его сила и его нравственный смысл.
Еще мальчиком Толстой начал чувствовать этот разлад, и в нем началась внутренняя борьба. И в бурные годы молодости борьба между эпикурейской жаждой наслаждений и не покидавшими его высшими порывами должна была доходить до трагизма. От своих собственных страстей он ушел на Кавказ, юнкером, к своему брату Николаю. И тут он на деле испытал контраст между безсилием барича перед могучей природой и требуемым ей напряжением сил, и приспособленностью к этой жизни простых казаков и черкесов, которых он явился покорять, сам не зная зачем. Поклонник Руссо, носивший на шее его портрет в виде ладанки и возивший с собой “Общественный договор” даже в горный набег, он понял на черкесе Садо, спасшем его дважды, насколько “первобытный” черкес стоял нравственно выше его, русского барина.
Еще сильнее почувствовал он этот контраст, когда увидел в Севастополе, как умирали десятки тысяч людей, без фраз, без рисовки.
Много должен был пережить и передумать молодой Толстой в траншеях и ложементах Севастополя, раньше, чем он записал в 1855 году в свой дневник мысль о необходимости взяться за выработку религии, которая отвечала бы современному развитию людей, – христианской религии, писал он, но без догматики и мистицизма, – религии, которая не обещала бы блаженство в будущем, а давала бы счастье в этой жизни.
Мы знаем теперь из поразительной “Исповеди” Толстого, как, сопровождая больного брата Николая, он уехал за границу; как вернувшись в Россию, он занялся обучением крестьянских детей в ясно-полянской школе, а затем стал мировым посредником; и как все время манила его мысль о семейном счастье. Знаем, как он женился в 1862 году и как следующие лет шестнадцать он провел за писанием романов “Война и мир” и “Анна Каренина”, – и как семейная жизнь не дала ему искомого счастья! Бирюков даже напоминает слова, вложенные им в уста Андрея, когда он советует Пьеру не жениться.
Начиная с 1876 года, он начал чувствовать, говорит он, “остановки жизни”. Жизнь теряла всякий смысл. “К чему? Зачем?” – спрашивал он себя. К чему все больше богатства? К чему слава, когда самый смысл опошлившийся жизни утратился? Счастье состоит в жизни для других, писал он когда-то в повести “Казака”. Но убедить себя, что именно так и нужно жить, он не мог, – говорит он в “Исповеди”.
Все люди его круга, считавшиеся прекрасными людьми, жили в полном пренебрежении самой простой справедливости. Когда-то он упрекал их за это в лживости – и, к ужасу своему, он увидал теперь, что и сам он живет точно так же. Что осталось у него от его прежних идеалов? Лучшие его друзья, из катковского лагеря, попирали их ногами. Ужас охватил его, а с ним фаустовское отчаяние, когда он осознал свое собственное безсилие. Самоубийство стало казаться ему единственным выходом.
Известно, как он разрешил мучившие его сомнения. Крестьяне, говорил он, не знают таких сомнений. “Смысл жизни”, для них – труд. И, не веря тогда еще в возможность жить “по-божески”, если нет на то веления религии, Толстой стал исповедовать православную веру, как ее исповедуют миллионы крестьян. Он говел, постился, ходил на богомолье в Киев, в Оптину пустынь… Но сомнения росли. Разум протестовал.
А русская жизнь шла между тем своим чередом, и в ней росло, развивалось “народничество”. Толстой не читал газет, но в 1877 году вышла “Новь” Тургенева, и ее-то он прочел, и через нее он должен был узнать о народниках. Годом позже он уже лично познакомился и подружился с одним из них, Вас. Ив. Алексеевым, одним из членов наших кружков, удалившимся во время преследований 1873 – 1874 года в Америку, в Канзас, где и поселился в одной из коммунистических колоний. Лев Николаевич познакомился также и с бывшими нечаевцами – Бибиковым, замечательным, говорят, человеком, и Орловым; с Маликовым, членом нашего орловского кружка, тоже бывшим мировым посредником, который жил в 1872 – 1874 году по-крестьянски в Орле и вел пропаганду среди рабочих, а потом также уехал работать на земле в Канзасе.
С Алексеевым, – мы теперь знаем из нескольких писем, напечатанных в последней книге Муада, – Толстой прямо-таки сдружился и писал ему в 1881 году:
– “Вы были первый (из интеллигентов) из моих знакомых, который не только словами, но и духом, исповедывал веру, ставшую для меня постоянным и ярким светом. Это заставило меня уверовать в возможность того, что всегда волновало мою душу. Оттого вы всегда были и будете дороги мне” (перевожу с английского).
В том же году Толстой через Пругавина познакомился еще с таким замечательным человеком, крестьянином, как Сютаев. Он и его сыновья бросили промыслы в Петербурге, простили долги должникам своим и ушли в деревню жить семейной коммуной. Сыновья отказались от военной службы и попали в тюрьму. А когда Толстой, после переписи в Москве, говорил перед Сютаевым о своих планах благотворительности для сирот, Сютаев оказался настолько ближе к духу христианства, чем Толстой, со всем своим изучением древних языков для истолкования Евангелия, что Толстой сразу отказался от своих филантропических затей.
И мало-по-малу великий писатель вернулся к тем простым началам безгосударственного социализма, которые волновали его в шестидесятых годах, когда он ездил разговаривать с Прудоном, и, вернувшись из-за границы, вписывал в 1865 году замечательнейшую страницу о необходимости земельного переворота в России, опубликованную П.И.Бирюковым.
Новый мир должен был открыться перед Толстым после его знакомства с народниками. До тех пор он не верил в возможность самопожертвования, – тихого, без многоглаголания, длящегося годы, не верил в добродетельный отказ от житейских благ и возможность перехода интеллигента к ручному труду. И вот он встретился с людьми, исполнявшими то самое о чем он мечтал, и, со своею любящею натурою, он их братски полюбил.
И он понял тогда, что если уже искать в религии опоры для нравственной жизни, то религия не должна противоречить разуму. Он вернулся к мысли о всемирной, рационалистической религии, которую записал в своем дневнике в Севастополе.
С этих пор началась для него новая жизнь – и новая полоса творчества.
Уже тогда он хотел окончательно расстаться с барской жизнью: поселится в избе, в лесу, в Ясной Поляне, и там ручным трудом зарабатывать себе на жизнь. Одно время он даже надеялся, что ему удастся уговорить хотя часть своей семьи присоединится к нему. Его дочери, особенно дочь Маша (умершая, к несчастью, в 1906 году), сочувствовали ему. Но скоро всякие такие планы пришлось оставить. Пришлось отказаться и от мысли полного отречения от литературной собственности на свои сочинения… Драма жизни затягивалась крутым узлом.
Лев Николаевич остался жить в барской усадьбе, но остался в ней чужаком. Кто не знает его комнаты, написанной Репиным? Кто не помнит картины Репина, изображающей Толстого в крестьянской одежде, за крестьянскою сохой! Она облетела мир. Ее встречаем в крестьянских хижинах.
Упростив таким образом свою жизнь, Толстой засел с новой энергией за литературные работы, и в несколько лет издал массу замечательных книг.
Не знаю, как в России, но в Англии и Америке существует, даже между поклонниками Толстого, порядочная путанница насчет его религиозных сочинений и выраженных в них воззрений. Между тем дело очень просто.
В 1876 – 1878 году, когда в нем совершился религиозный кризис, он держался догматов православия. Но уже тогда в нем зарождались сомнения в точности истолкования учения Христова церквами вообще. И вот он предпринял громадный труд. Он изучил сперва богословие, как оно преподается в духовных академиях, и разобрал его, со своей точки зрения, в ученой книге “Критика догматического богословия” (1880). Затем он выучился греческому и отчасти еврейскому языку и издал свой перевод четырех Евангелий (1881-82), а затем, в следующем году, выпустил свое “Краткое изложение Евангелия”. Эти труды послужили основанием его дальнейших религиозно-философских исследований. Ими заканчивается первый период его религиозной жизни после 1878 года.
Затем, с 1882 года, начинается второй период, во время которого он выработал основы той религии, о которой он писал еще в своем дневнике в Севастополе.
В основе всех религий, говорит он, лежит одно и то же начало: выяснение своих отношений ко вселенной (миросозерцание) и признание равенства всех людей.
Поэтому, люди всех религий одинаково понимают добро и зло. Христианство, только полнее других религий излагает руководящие начала жизни. А потому, если взять нравственное учение Христа, без догматических и мистических его частей, то получается учение, которое дает руководство в жизни, и может быть признано не только христианами всех исповеданий, но и буддистами, евреями, мусульманами, даже язычниками, а также теми, кто теперь живет без всякой религии.
Этих начал он и держался до своей смерти, постоянно выставляя превосходство начал братства и любви.
Необыкновенно плодотворный период деятельности начался с этих пор для Толстого, так как он написал за последние тридцать лет, кроме ряда религиозно-философских книг (“В чем мря вера”, “Так что же нам делать?”, “О жизни”, “Царство Божие внутри вам”, “Что такое вера”), множество художественных произведений, социалистических работ в смысле христианского анархизма, политических воззваний и программных писем. Свой лозунг “Не противься злу”, он заменил лозунгом “не противься злу насилием” и по временам он принимал горячее участие в текущих событиях – всегда со своей христианской точки зрения. И везде, в социалистические брошюры, в воззвания, с обращения к обществу, он вносил свое великое, подчас недосягаемое художественное мастерство.
Мало-по-малу великий художник вернулся и к сродному ему творчеству. Сперва в виде небольших рассказов и легенд, или сказок для народа, достигая в некоторых из них (“Где любовь, там и Бог”, “Чем люди живы”, “Много ли земли надо человеку” и др.) поразительной красоты, несмотря на то, что по его же замечанию, сверх-естественный элемент вредит художественности.
Затем в его закате все сильнее выступает драматический и даже трагический элемент. Он сказывается уже в “Смерти Ивана Ильича” (бесполезно прожитая, никому не нужная жизнь), но еще сильнее выступает в драме “Власть тьмы”, в повести “Крейцерова соната”.
“Крейцерова соната”, по моему мнению, была бы едва ли не самым глубоко-художественным произведением Толстого, если бы парадоксальные рассуждения Позднышева, т.-е. самого Толстого, – вовсе не вытекающие, между прочим, из драмы, – не развлекали читателя и не вызывали в нем желания спорить. По стройности построения эта повесть почти достигает совершенства Тургеневских повестей, а по развитию борьбы и вообще семейной драмы в браке, совершившемся только в силу чувственного увлечения, она превосходит все написанное в этом роде. Она прямо взята из жизни.
“Воскресение” так свежо в памяти у всех, что нечего говорить о силе этой повести, поставившей ребром вопрос о праве наказания и о целесообразности наших тюрем. Приведу лучше действительный факт из американской жизни. В 1897 году я читал в Бостоне лекцию о вреде тюрем, называя их “университетами преступности”, и говорил о праве наказания вообще. Мне сильно возражал после лекции один очень умный человек, служащий по тюремной администрации. Четыре года спустя, я опять был в Бостоне, и ко мне пришел то же служащий, прося назначить вечер для беседы с ним и несколькими его друзьями, на тему: Чем следует заменить тюрьмы? Я был очень удивлен и обрадован, и, конечно, спросил, что заставило его изменить свои мнения? – “Я прочел с тех пор “Воскресение” Толстого”, – был его ответ. Такова сила таланта великого нашего художника. Лучшего оправдания идей, которые он проповедовал в своей книге “Об искусстве”, также нельзя было придумать.
И в Англии я натолкнулся, на острове Уайте, на точь-а-точь такой же случай. И тут “Воскресение” сослужило ту же службу.
Насколько глубоко влияние Толстого, мы могли убедиться на-днях. Но оно несомненно еще далеко не достигло полной силы. Как росло влияние Руссо после его смерти, так будет расти и влияние Толстого. Какова будет судьба созданной им попытки формулировать новую религию, свободную от догматизма и мистицизма, – трудно сказать. Много других причин, кроме религиозной этики, ведут к тому, чтобы выработать в человечестве, преимущественно снизу, сознание общественного равенства между людьми. За то его честная, смелая, всегда конкретная и художественно-выраженная критика нашего политического, общественного и нравственного строя, современной этики и религии, собственности и семейного быта, проникает, благодаря силе его таланта и художественному изложению, несравненно глубже всех социалистических писаний. Кто из нас написал что-нибудь равное его “Не могу больше терпеть”, или “Рабство нашего времени”? Кто из нас сумел лучше выразить грызущее нас “искание правды”, т.-е. внутреннюю борьбу, происходящую теперь, везде, во всех классах, между сознанием вопиющей несправедливости и лжи нашего общественного строя, и пробуждающеюся совестью?
Силою своего убеждения и любви к народу и могуществом своего художественного гения он расшевелил лучшие струны человеческой совести; а последним своим поступком – удалением от чуждой ему семьи, с мыслью посвятить остаток сил великому делу пробуждения общественной совести, – он безбоязненно, правдиво, как истый боец, завершил свою жизнь.
Лондон, 12 ноября 1910 г. П.Кропоткин
Опубликовано в газете “Утро России”. 1910. № 306, 21 ноября
Памяти Кропоткина
Парил он в высотах, и тайны его
Неведомы были долинам.
Но раны таились в груди у него
И тихо спускался он к горным вершинам.
Он видел страданья и муки земли,
И стоны он слышал глухие.
И, крылья расправив в эфирной пыли,
Направил полет свой в юдоли земные.
Спустился он к людям. Рыдания их
Улыбкой свободы он встретил.
И ропот, воскресший в равнинах немых,
Приветом ему вдохновенным ответил.
Проснулись желанья. Тревога пришла,
Предвестница бурь и рассвета,
Но песня навеки его умерла,
Осталась в долинах земли недопетой.
Москва, 1922 Р.Эрманд